Повезет иногда неслыханно! Задашь человеку всего один вопрос, а в итоге целую историю узнаешь. И благодаришь Судьбу, что повстречался тебе собеседник, не только много помнящий, но и способный донести до тебя свою историю красиво поставленной речью. С интересными деталями. Ясно и понятно. Просто так, КАК ЭТО БЫЛО.
Мне повезло побеседовать с Антониной Кирилловной Попенковой, прекрасно помнящей предвоенную жизнь своей малой родины – деревни Сляжево Себежского района. И эта память, конвертированная ею в прекрасный, практически литературный рассказ, тем более ценна, что содержит такие исторические детали, о которых сейчас практически никто и не знает.
Рассказ Антонины Кирилловны я изложил без изменений. Так, как она посчитала нужным донести до меня его содержание. Надеюсь, что читатели, интересующиеся историей нашего района, узнают много для себя интересного о деталях той далекой уже эпохи.
Мы с родителями жили на хуторе Тужилово, это возле Калинково. Потом, когда началась повальная коллективизация и укрупнение деревень, нас переселили в Сляжево. Сейчас на месте Тужилово и Калинково густой лес, а раньше были сплошные поля. Все пахалось, даже крутые горки все пахались. Очень красиво было вокруг. Семья наша жила, как тогда считалось, хорошо, потому что у нас лошадь своя была.
Недалеко от Сляжево, в сторону Синего озера в своем поместье до революции жил помещик по фамилии Родзевич (Николай Яковлевич – прим. авт). Называлось его поместье – Нескучное. Это крупный помещик был. Дом его стоял по ту, противоположную от Сляжево сторону горы. Там сейчас только кусты роз одичавших остались. Фундамент поместья Родзевича разобрали впоследствии на печи. До войны старожилы нашей деревни поговаривали, что в поместье к Родзевичу приезжал Александр Сергеевич Пушкин. Остатки поместья Родзевича скорее всего сожгли уже при Советах. Но нас туда не пускали, ведь здесь была приграничная полоса и в ту сторону ходить без дела не разрешалось.
Наша волость как раз была до дальнего берега Синего озера. Там церковь стояла, это наш приход был. Дорога туда была хорошая, ровная. Раньше, когда помещики здесь жили, за каждую колдобину на дороге крестьянам плетей давали. Мужиков у нас было очень много и все крепостные были, принадлежали помещику Родзевичу, что в Нескучном жил. Сам Родзевич жил в Нескучном до 1917 года, а потом уехал за границу. Поместье у него было самое большое в наших местах. В поместье он оставил своего управляющего. Но и тот быстро пропал куда-то. Еще один помещик, родственник Родзевича жил в Софийском, но тот поменьше был рангом. Земли Родзевича были от Софийского до Блонтов, на них его крепостные крестьяне жили, всего 14 деревень на его землях стояло. А, например в Ноглово и Козельцах жили уже вольные мужики. У них помещика не было.
Еще старая деревня – Борисенки. Там две деревни было – Лаптево и Борисенки.
Рядом со Сляжево было два пограничных заставы: одна в Нескучном, а вторая в Калинково. В районе Тужилово у пограничников было стрельбище. Край стрельбища выходил в большое болото. Они ходили на тужиловское стрельбище тренироваться. Из Нескучного пограничники также ходили на это стрельбище. В Калинково застава большая была, возле самой границы бараки стояли, для начальников двухэтажное здание было построено. Когда война началась и пограничники ушли, они взорвали за собой все свои здания.
А за Абабкино стояли уже войска, не пограничники. У них большие кирпичные казармы были. Прямо на поле. На больших березах, около их казарм натягивали, бывало, полотно и кино крутили. Клуб у них свой был. По выходным рядом с клубом ставили граммофон и на всю громкость песни включали, чтобы в Латвии слышно было. Мы к этим солдатам близко не подходили. У них все было отгорожено и нас они не касались. А когда в 40-м году Латвию присоединили к Союзу, эти войска быстро ушли на латвийскую территорию. Мы так и поняли, что они к нам пришли, потому что готовились к походу на Прибалтику. Когда эти войска ушли, то казармы свои они взорвали и очень долго груды кирпича лежали на месте этих казарм. А лесорубы после войны вели дорогу в этих местах, они подогнали технику и весь кирпич битый из развалин вывезли на дорогу.
Вот после войны власть говорила, что войну не ждали, не знали, что нападут на нас. Все это вранье! Все знали! Латыши на той стороне знали, что война будет. И пограничники наши знали. Слухи ходили постоянные про будущую войну.
Первым начальником пограничников в нашей местности был Бобылев. Он приехал, когда еще заставы не были построены. Его отряд контролировал границу от хутора Веприцы до дальнего от нас берега озера Синее. Потом Бобылева сменил Шевыденко; он до самой войны и командовал пограничниками.
До войны на границе был очень строгий порядок. Дозорная дорожка непрерывно бороновалась. Не дай Бог, корова перейдет через эту дозорку! Все! 100 рублей штраф выписывали без разговоров. А для местных жителей 100 рублей штраф – это полное разорение. А если денег нет – боронуй своими силами дозорку от заставы до заставы. Строгости были большие. Запрещалось дома громко ругаться и драться, например. Продержат на заставе под арестом дня три и на будущее предупредят строго. А строгости в этих вопросах были потому, что от деревни до Латвии напрямик было около километра. И леса, который сейчас, ведь не было; равнина выкошенная была. Латвийские хутора были видны хорошо. И не дай Бог, чтобы в Латвии услышали, что на советской стороне ругань стоит, или драка. Они должны были думать, что у нас все очень хорошо, что нам тут здорово живется. Милиции в наших деревнях не было, порядок пограничники обеспечивали.
Дороги до войны в наших местах были очень хорошие. От нас на Федорки шла большая дорога; мои родители до революции на повозке ездили в Лудзу, тогда она Люцин называлась. Через реку Перновку был мост хороший. И после войны эти дороги еще были в хорошем состоянии. Из Риги мы уже после войны сюда приезжали по этим же дорогам. За ними следили, ремонтировали постоянно. А когда «Перестройка» началась, все забросили и нет больше здесь дорог проезжих.
Первые пограничники, которые охраняли тут границу, были колмыки - скуластенькие такие ребята были. У некоторых девок в деревне даже дети рождались с колмыцкими чертами лица.
А потом пришли украинцы. И солдаты были с Украины и командир их был украинец – Шевыденко. Все пограничники, с которыми приходилось общаться, люди были хорошие. Вели себя с местными обходительно, но строго. Никакой обиды на них не было.
До войны наша границы была настоящим «театром». Вдоль всей границы, от Веприц до Синего озера были луга. Это были наши главные сенокосы. И вот – начитается сенокос. Мужики, бабы деревенские, которые выходили на косьбу, обязаны были быть опрятно, чисто одетыми. Это проверяли пограничники. Делалось это для того, чтобы жители латвийского приграничья могли видеть аккуратно одетых советских людей, радостно работающих в поле. Еще обязательно забивали теленка или барана и варили его на лугу, чтобы запах чувствовался и на латвийской территории. Порядок был такой – час работаешь, потом отдых. Обязательно брали с самой гармонь и во время отдыха гармонист играл веселые мелодии. Мужчины косили строем, бабы тоже строем за ними валки скошенного сена разбивали. Все это контролировали пограничники.
В Сляжево и в Калинково были паровые электростанции. Улицы с темное время освещались. Не во все дома электричество было проведено, а на столбах лампочки должны были гореть обязательно.
Латвийцы, с которыми случалось общаться уже в войну рассказывали, что до войны они смотрели на все эти наши сенокосы под гармошку, освещенные по ночам улицы деревни и завидовали нашему житью. Они думали, что у нас такая жизнь счастливая наступила. А жили мы тяжело и скудно. Что до войны, что после.
Сами же латвийцы на самом деле жили еще хуже нас. Все они в этой местности ездили на заработки в Курляндию. В этих местах заработать было можно только сбором клюквы, грибов. Земля рожала плохо, болота и глина кругом. Трава растет хорошо, но не более.
Перед войной пришел сюда военный строительный отряд и начали на годе в Нескучном они ДОТ строить. Строили только военные, гражданских не было. Но ДОТ они не достроили, бросили. Долго возле него потом куча гравия лежала большая. Еще один недостроенный ДОТ остался в Островских, на поле.
В деревне нашей до войны сельсовет был, почта, телефон. В колхозе нашем было 14 деревень. Назывался колхоз «Пятилетка». Бывшие поместья в Рыково, Абабкино и Нескучном тоже в колхоз входили. За Абабкино стояла лесопилка. Земли все обрабатывались, лесов, как сейчас не было и в помине. Большое болото, что у деревни Островские видно было из нашей деревни, а до него километра три.
Сразу после начала войны через наши места убегали из Латвии евреи. Пограничников уже не было, вот они и ломились через границу. Много их прошло. Заходили в нашу деревню, спрашивали дорогу на Себеж или Опочку. Отец мой и другие мужики деревенские рисовали им схемы дорог, по которым можно было дойти до Себежа, Опочки и как можно было обойти их. Только одним объяснят, как пройти - приходят другие и опять спрашивают дорогу. Так и бежали они – «цепочкой». Никакого добра с собой эти бежавшие евреи не имели. Шли только с тем, что можно было унести в руках.
Когда немцы заняли Зилупе, они всех пойманных евреев расстреливали в низинке, около железнодорожного моста через речку. Они брезентом загородили эту низинку и там пулемет немецкий постоянно «работал». Много евреев они там уничтожили. Сейчас там памятник стоит.
Как только фронт приблизился к нашим местам, пограничники наши очень быстро ушли. Как они уходили и куда, мы не видели. Просто исчезли и все. Мы боялись ходить в сторону застав, т.к. раньше пограничники всегда запрещали приближаться к их казармам. И на наше озеро нам запрещено ходить было без их разрешения.
Когда в 1941 году через нашу деревню отступал отряд нашей регулярной армии, он остановился на отдых в здании бывшей пограничной заставы в Нескучном. И пока наши солдаты отдыхали, на них случайно наскочили два немецких мотоциклиста. Эти немцы ехали по дороге, что из Латвии шла и искали проезд на Себеж. Наши солдаты этих немцев в плен взяли. Одного тут же на месте расстреляли, а второго сожгли во флигеле, что рядом с заставой был.
В войну мы жили в своих домах абсолютно спокойно. Фронт прошел мимо. У нас большаков рядом нет, деревни стояли на отшибе и боев не было здесь. Мы войну не видели. Только когда отступали наши войска, пришли солдаты и говорят – всем уходить, немец близко. И все. Мы собрали всю скотину, а ее много было: и колхозная и своя и погнали. Но до Блонтов дошли, а там местные нам говорят, что дальше идти нельзя – немцы уже взяли Себеж и Опочку. Мы двое суток отстояли в лесу, потом ребят малых послали в нашу деревню посмотреть, что тут да как. Ребята вернулись, говорят, что деревня наша цела, никого там нет. Там мы домой вернулись. Когда стояли в лесу, очень боялись, что наша отступающая часть, которая проходила через нашу деревню сожжет её. Но не тронули, ушли тихо. И весь 1941, 1942 и половину 1943 года жили мы по домам своим. Немцев не видели почти. Они жили в латвийских заставах, которые ранее занимали латвийские пограничники. Это в Клешах, Федорках. На нашей территории рядом с нами немецких гарнизонов не было. И Борисенки и Гаспарово были не заняты немцами. Из Латвии немцы приходили очень редко к нам уже в 1942-43 годах. Приходили обменять свой керосин или спички на яйца, молоко, мясо. Соль приносили, иногда лекарства какие-то. Нас немцы вообще не трогали. Придут, наменяют что им надо и уйдут. И опять мы их не видим долго.
С латышами, что жили по ту сторону границы мы после того, как прошел фронт, жили очень дружно. Да и латышей то настоящих на той стороне практически не было: одни русские и белорусы. Это за Лудзой уже латгальцы жили, а тут русские. К тому же, на той стороне у многих родственники были. Мой родной дед на латвийской стороне жил, но я его не застала уже живым, бабушкины сестры тоже на латвийской стороны жили.
Поэтому жили с «латышами» хорошо. Ведь при Советах через границу ходить то совсем нельзя было. Пограничники границу держали очень крепко до самой войны. А при немцах граница открыта оказалась. И приходили из Латвии к нам и родственники и просто люди посторонние. У нас в деревне клуб был хороший, на гармошке на танцах играли каждую субботу.
В первое время оккупации, в 1941 и до конца 1942 года немцы местных у нас практически не трогали, только партизан гоняли. Да и партизан то гоняли не те немцы, которые в латвийских кордонах жили, а специальные команды приезжали. А в кордонах немцы жили те, которые после ранений или старики почти. Они мирные были. Мужики наши в то время свободно ходили на озеро, рыбу сетями ловили. При Советах такого не разрешалось.
После войны одним из основных видов заработка в деревне была добыча клюквы. Болота здесь большие, клюквы на них много. С клюквы, собственно и жили, т.к. колхоз почти ничего не платил. Вообще, заготовка в государстве тогда была поставлена хорошо: цена на клюкву, картошку и прочие продовольственные излишки, которые имелись у крестьян, была твердая и позволяла зарабатывать так необходимую наличность. В село приходила грузовая машина, приезжали заготовители и принимали у людей все, что те хотели сдать. Рассчитывались живыми деньгами сразу на месте.
Когда после войны в деревню вернулись уцелевшие жители, то через несколько лет она насчитывала уже 23 двора.
В Лоховне партизаны появились уже в конце 1942 года. И они не наши были. Там и белорусские были и себежские партизаны. Наши деревенские жили в лесу с другом месте. А в Лоховне партизаны гнали самогонку и пьянствовали. И оттуда самолеты за фронт улетали и увозили девок беременных от партизан.
Организовывать партизанское дело начали поначалу какие-то отдельные люди: то ли их специально оставили, то ли они от фронта отстали, не знал никто. И эти парни жили в деревнях: один в Абабкино, второй в Рыково. И они уговаривали местную молодежь, которую в армию не забрали в начале войны, идти в партизанские отряды. И кто-то немцам донес, что эти парни такую работу ведут здесь. Который в Рыково жил парень, тот куда-то пропал и никто про него больше не слышал. А того, кто в Абабкино жил, пришел из Латвии брать целый отряд немцев вооруженных по самую макушку, человек 20. Вывели немцы этого парня из дома и возле липы расстреляли. И ушли обратно в Латвию.
В урочище Лоховня квартировали не наши, не местные партизаны. Там были мужики из деревень, которые ближе к Себежу расположены. И белорусы еще там были. А наши деревенские партизаны в другой стороне прятались, в болоте на Исаковом острове. Моей маме наши партизаны как-то раз привезли два мешка сахару, чтобы она им самогонки нагнала.
Возле деревни Занавка некоторое время пряталась какая-то группа латвийских партизан. И в один из дней на посту там стоял один молодой парень из Латвии. И немецкий отряд незаметно подошел к этому месту и «снял» этого часового. Что было потом с этими латвийскими партизанами, я не знаю, но этого мальчишку зарезанного немцы там и бросили. А после войны сюда приезжали родственники этого паренька. Они нашли в том месте косточки этого парня и увезли их хоронить в Латвию. Нашего местного паренька - Ваньку Писарева, который в партизанах был и стоял на посту около Исакова острова, немцы тоже на посту убили и подошли к лагерю партизанскому и все землянки закидали гранатами. Всех, кто выскакивал, убивали на месте. Так всех мужиков там и порешили. И лежат они там до сих пор. После войны их не решались доставать, мин боялись. У партизан подходы к лагерям обычно сильно минировались.
Еще один лагерь партизанский был в месте, которое у нас называлось Волосатники. Как-то раз в той же Занавке на посту стоял парень из Рукова, Витя Горбачев. Ему лет 16 было. Немцы на посту его живым взяли и заставили привести в лагерь, где партизаны жили. В этом лагере немцы тоже всех партизан уничтожили. Этим отрядом командовал наш школьный учитель Василий Тимофеевич. И его убили. Мой двоюродный брат в живых остался, он в это время на посту в другом месте стоял и в этом бою не участвовал. Погиб он немного позже, подорвался на своей же мине, когда за водой ходил. Из всех наших местных мужиков, которые в партизанах были, жив остался только один паренек из Рукова. Коля Мельников его звали.
А Вите Горбачеву, которого немцы на посту захватили, они потом форму свою выдали и он потом на них работал. Когда мы уже в Риге сидели, я его там один раз в немецкой форме видела. А после войны его на 25 лет осудили. Он отсидел, вернулся в наши места и женился на девушке из деревни Меженцы. А потом уехал вместе со своей женой отсюда.
Последнее время, перед угоном в Латвию мы ни одной ночи не спали. Не до сна было, потому что вокруг все деревни горели. Днем каратели жгут за связи с партизанами. Ночью партизаны – за связи с немцами. Никто не разбирался, были те связи или просто так думали.
Когда нас угоняли, поросенка каратели застрелили и тут же зажарили. А корову забрал полицай из Латвии. Он рядом с границей жил, в Клешах. В 1944 году отец мой, когда в деревню вернулся, в Латвии нашу корову нашел и вытребовал с родственников того латыша денег за нее. Сам-то бывший полицай в тюрьме сидел, но через суд родственники его деньги отцу вернули.
До 1943 года мы жили все в своих деревнях. Потом пришли эстонские каратели, но это не войска, а именно каратели. Пришли и начали зверствовать: кур стреляю, поросят стреляют. А партизаны наши их не трогали. Да и какие там бойцы были из наших партизан. Там большинство мальчишек было. В лесу нагонят самогонки, напьются и идут по деревням. А в деревне какая бабка скажет им, что вот тот то с немцами общался. И все! Сами партизаны все барахло этого человека заберут, его самого расстреляют и дом сжигали. И опять в лес убегают. Они считали, что так они с врагами народа борются. А чем этот человек, которого они растеряли, виноват-то был? Никто же не разбирался. Если немцы его о чем-то спрашивали, конечно он с ними разговаривал. А он что, мог немцам отказать, мол, не буду с вами говорить?
Как-то раз из Себежа пришел мальчишка, лет 15. Принес местному старосте от немцев записку, чтобы хлеб сдавали жители. Староста записку у этого мальчишки забрал и оставил его у себя ночевать, т.к. возвращаться ему в Себеж уже было поздно – ночь наступала. А ночью пришли наши партизаны. Выволокли они этого парнишку на улицу, ругались на него, что он на немцев работает и потом тут же расстреляли. И дом старосты сожгли. А мой дядька рядом жил, 9 детей у него было. Так и его дом тоже подожгли. И остался мой дядька с детьми без дома. Свои же партизаны и устроили ему «веселую жизнь». А сами партизаны, которые у нас тут поблизости в лесах жили, больше на бандитов были похожи: пьяные приходили, с бабами безобразничали. А приструнить их жители боялись.
В конце уже 42-го года в нашу и ближайшие деревни стали чаще наведываться немцы. Но немцы приходили днем, а партизаны приходили по ночам. Это было самое страшное время. Немцы знали, что партизаны забирали у местных еду, одежду и запрещали отдавать это им. Заставляли местных не пропускать партизан в деревни. А партизаны, как узнают, что кто-то общался с немцами, или у кого немцы долго в доме пробыли, так ночью приходят, людей этих побьют, добро все заберут. Было что и расстреливали и хаты жгли. Вот такие они были герои. А жители одинаково боялись и немцев и партизан.
А в марте 1943 года к нам пришли эстонские каратели. В их карательном отряде было несколько украинцев, так эти подобрее были. В Бушевке и Рыково эстонцы всех жителей согнали в коровники, обложили соломой и хотели сжечь. А украинцы, что были в карательном отряде, подняли шум и заставили эстонцев выпустить жителей. В конце концов, каратели сожгли и нашу деревню и соседние, а нас погнали в Латвию. Всех погнали, и старых и хворых. Кто идти не мог – расстреливали прямо на дороге. Так они и валялись.
Пригнали нас в Зилупе, на железнодорожную станцию. Там загнали в вагоны грузовые. Причем так набили, что лежать или сидеть было невозможно – только стоять. Вот так и спали стоя. Стоим и считаем: день – ночь, день – ночь. В марте еще холодно было по ночам. Несколько дней продержали нас в этом вагоне без движения. Просились в туалет люди – не выпускали. Потом один часовой добрый разрешил выйти из вагонов. А на станции парк был возле здания вокзала. Так все как побегут в этот парк и моментально превратили его в один большой туалет. Никто никого не стеснялся. До такого состояния уже намучились все.
Простояли в этом вагоне дней пять. Потом наконец-то повезли нас. Мужики спрашивают, куда везете. А полицаи, которые с немцами были, сказали, что в Саласпилс. Мужики обрадовались, что везут сало есть.
В Саласпилсе загнали нас в барак, где пол бетонный и окон нет. И голые все сидели, потому что одежду всю заставили до этого снять. Холодно было и темно. Детей держали отдельно от взрослых. А стариков, которых привезли в этот лагерь, сразу уничтожили, чтобы не кормить.
Сколько просидели мы в это бараке – не знаю. Потом выпустили и погнали в другой барак. В том бараке одежда свалена от тех, кого уже уничтожили и наша одежда там же в кучу была свалена. Дали приказ одеваться. Мы одели, кто что нашел подходящее для себя.
После того, как все оделись, девчонок вывели из нашей общей толпы. И меня тоже вместе с ними. Немцы из нас выбирали, кого в свой бордель забрать. Меня и еще нескольких девчонок сразу в сторону убрали – говорят, слишком малы.
А потом за нас вступилась церковь и нас отдали, как говорили, на воспитание к латышам. В 1943 году у немцев на фронте уже плохи дела были. Латыши требовали для себя рабочую силу и мы попали на работы к латышам в самой Риге. Рига была практически не разрушена. Немного была побита набережная, а весь город был целый.
Мои родители вернулись в Сляжево в 1944 году. В 1945 году они начали строить свой дом и в 1946 закончили. Дом этот так и стоит с той поры. Первое время после освобождения люди ждали, что жизнь какая-то другая будет. Ходили слухи, что колхозы отменят и разрешат вести свое хозяйство на хуторах. Но ничего этого не случилось. Колхозы опять вернули, у всех отобрали паспорта, чтобы уехать не могли и работали в деревне. Мужиков вернулось очень мало. Часть погибла еще в финскую войну, но основная масса мужского населения наших деревень сгинула в Отечественную в партизанах. В партизанах были и старые и молодые: от 15 и до 70 лет. А конкретно из нашей деревни все мужики, которые партизанили, все и погибли.
Уже когда партизаны стали активно выступать против немцев – нападать на их солдат, приходивших в деревню, то и немцы стали охотиться на партизан по-серьезному. Информации про партизан у немцев было много. Они знали, кто возит партизанам продукты, сено. Но массово они поначалу не расстреливали за это. Да и жители не могли почти ничего рассказать про партизан. Ведь они довозили передачи для них до особого места в лесу, а дальше к своей базе все доставляли уже сами партизаны. Жители не знали, где конкретно в данное время у партизан лагерь. Но все равно немцы местных гоняли за помощь партизанам. Но поскольку гарнизона у немцем в наших селах не было, то и контролировали они нас наездами.
На этом, к сожалению, моя беседа с Антониной Кирилловной была прервана. Времени на дальнейшие расспросы у меня не оставалось, да и у нее были свои домашние дела.
Но мы с ней еще обязательно побеседуем. История не закончена.
А читатель уже из рассказанного может понять, какая она была, жизнь за много лет до нас.
