70 –ти летию обороны Себежского УРа посвящаю
Пересмотрел раз пятый уже “Брестскую крепость” Игоря Угольникова и Александра Котта. Этот фильм нельзя смотреть часто, хотя он этого заслуживает. Я его смотрю после того, когда слышу с экрана телевизора, как наша современная Россия заботится об своих ветеранах, как она благодарит их за совершенный ими подвиг и проявленный героизм. Как с каждым днем ветеранам все лучше и лучше становится жить. Я, как и многие живущие в моей стране люди слышу это и НЕ ВЕРЮ нашей гламурной пропаганде. Потому, что на улицах моего города, в деревнях моего района я встречаю стариков, пиджаки и платья которых увешаны боевыми наградами исчезнувшей двадцать лет назад страны. Я вижу, как они живут. Эти старики не обеспечены ничем, чего они трижды достойны. Они заперты в своих домах безразличием тех, кто от имени государства обязан о них беспокоится. Доходит до того, что они в ряде случаев обязаны доказывать, что они ветераны и им причитается.
Верховные наши вожатые по праздничным датам отчитываются, что на следующий год уж точно все ветераны получат свое благоустроенное жилье, бесплатные лекарства и остальные блага.
Проходит год и опять –« в следующем году уж точно все получат», еще год – и тоже самое. Потом читаешь, что там-то и там-то чиновников, отвечающих за выделение жилья ветеранам поймали на махинациях с этим самым ветеранским жильем или положенными им льготами. Поймали – и тишина. Сомневаюсь, чтобы кто-то из этих чинуш сел надолго. Создается впечатление, что чиновники на большинстве территорий России приняли самостоятельное решение – тянуть время, а там и ветеранов не останется совсем. Проблема льгот и жилья будет решена сама собой. Плохо пахнут эти ваши намерения, граждане слуги народные.
Это – с живыми.
С погибшими вообще всегда у наших чиновников сплошная морока. То данные о погребенных в воинских захоронениях десятилетиями не уточняются, то в архивах – полный бардак. Захоронить найденные в наше время останки на той территории, где они обнаружены, можно только во время ежегодной Вахты Памяти и только там, где она проводится. Самостоятельно поисковики и местная власть организовать захоронение останков на своей территории не могут, прав таких у них нет. И получается, что найденные осенью останки всю зиму хранятся в мешках и ждут очередной Вахты. А если Вахта проводится на территории другого района, то и хоронить их везут туда. И получается, что погиб солдат за деревню Александрово Себежского района, а спустя 67 лет назад его останки везут хоронить в Невельский район. Неудачное это решение.
1
Итак, с чего началось......
С обычной бытовой процедуры. Стою в душевой кабинке под упругими теплыми водяными пружинками, приятно барабанящими по коже, расслабляюще действующими на тело и на душу и тут мне, по какой-то сверху посланной надобности, вспомнилась только что пересмотренная “Брестская крепость”. И сами по себе понеслись мысли о том, что свободно и в безмерном количестве текущая здесь и сейчас водица тогда, уже 22 июня 1941 года в избитых немецкой артиллерией казематах Брестской крепости была огромнейшей ценностью для наших, таких же как мы сейчас людей, принявших первый удар фашистской армейской “кувалды”.
Чтобы максимально приблизиться к той апокалипсической атмосфере запредельного мужества, самоубийственного геройства наших солдат, давай-ка мой современный читатель, попробуем мысленно переместиться в один из фрагментов той эпохи, прямо в 22 июня 1941 года, в Брестскую крепость. Посмотрим на людей, которые состоят из такого же, как и мы с тобой мяса, костей и души. Только родились они в другое время. К несчастью для них и к счастью для нас. Потому, что это они для своих потомков отстояли свою и нашу Родину. Это Кижеватов, Фомин, Гаврилов, Зубачев и иже с ними дали нам теплую воду в душевой кабинке и возможность есть, пить и мыться тогда, когда нам хочется. Какими бы далекими не казались сейчас те события, именно тогда в очередной раз спасалась Россия от своей погибели.
Итак, отодвигаем мутную занавеску истории и оказываемся в одной из казарм Брестской крепости. Какое именно из зданий мы посещаем - сейчас неважно. Таких казарм как эта, внутри периметра крепости несколько. И во всех примерно одна и та же картина и ситуация.
Сейчас примерно 9 часов утра. После первого утреннего немецкого артиллерийского урагана и неудачной попытки немецкой пехоты сходу войти в крепость, в данный момент относительное затишье. Ты видишь коридор первого этажа с выбитыми окнами, вырванными ударной волной оконными рамами, засыпанный битым кирпичом, осколками стекла и прочим мусором, происхождение которого сейчас даже невозможно объяснить. Оконные проемы выходят на небольшую предказарменную площадь, часть которой всего шесть часов назад занимал строевой плац. Всего шесть часов назад. Вдумайся! Всего ШЕСТЬ часов назад! За это время взрослый человек выспаться даже не успеет. Но той “шестьчасовназад” жизни уже нет и не будет никогда. Ни для кого в этой огромной стране.
В ночные часы начала 22 июня 1941 года немецкие артиллеристы досылали в казённики своих разнокалиберных орудий не снаряды, нет. Они загоняли в стволы “булыжники”, разбившие вдребезги целую историческую эпоху, размозжившие тела колоссальной массы абсолютно не желавших умирать русских людей; до сегодняшнего дня лишившие нас десятков миллионов никогда не родившихся наших соплеменников, единоверцев, просто красивых и так нужных этой земле людей.
Немецкие пехотинцы, саперы, связисты и остальные мастера военной работы, укрывшись в замаскированных позициях на заречной территории Польши, нервно ежились в ожидании первых залпов своих орудий. Они, конечно же, знали, что впереди их ждет бой, что кто-то из них возможно будет убит или ранен. Но незнание конкретики относительно личной судьбы порождало надежду, что все с каждым из них будет хорошо и их поход на Восток начнется без значительных военных трудностей. Опытные бойцы 45 австрийской пехотной дивизии генерала Шлиппера были готовы единым порывом снести оборону Брестской крепости и к исходу 22 июня доложить о ее полном захвате. Наличные силы и средства дивизии позволяли им делать такие предположения. Их дивизионная разведка докладывала, что живущие на противоположной стороне Буга мирной жизнью русские, так тогда они звали всех советских людей, ничего, вроде, не подозревают. Гарнизон крепости не увеличивается, большая часть войск из крепости вышла на полевые учения, артиллерии крупных калибров в крепости не замечено, а оставшиеся несколько сотен пограничников, красноармейцев и гражданских - ну какая это проблема для профессиональных вояк-австрияк. Об этом вражеские солдатики точно думали - не могли не думать. И в это же время, только где-то в ином измерении, наши общие Творцы, глядя сверху на ползущий неотвратимо слом эпох и человечьих судеб, потихоньку готовили списки тех, кто уж точно свое отжил. Вон они, солдатики немецкие, ползают. В сторону России поглядывают из под касочек своих. Живы пока. Но для Истории они уже умерли. Им осталось только дождаться, пока советские пограничники да красноармейцы на той стороне реки безоглядно и одномоментно откажутся от своих жизней, семей, от всего, кроме Родины и потянут за собой рядами и колоннами этих, уже занявших очередь на тот свет чужеземцев и иноверцев.
2
Наша (назовем ее так) казарма попала под огонь вражеских орудий в первые же минуты артподготовки. Стены казармы из старинного кирпича, сделаны на века, поэтому немецкие снаряды, перепахав плац и площадь, не сумели пробить в стенах ни одной дыры. “Нагадили” их осколки и взрывная волна, влетающие в мгновенно выбитые окна. После уже очередного с начала войны артобстрела, на околоказарменной площадке лежат помятые тела погибших солдат, гражданских людей, оказавшихся в пекле огневого налета, разбитый вдребезги грузовик и прочий хлам, который всего несколько часов назад был нужными живым и собиравшимся жить людям имуществом. Рассмотреть эту картину, неприятную для неготового к такому развороту событий человеку, мешает сизоватый дымок, идущий от снарядных воронок. У этого дымного тумана противный кисловатый запах, присущий немецкой взрывчатке, которой снаряжены их снаряды. Частички этого дыма, попадая в нос и горло, заставляют тебя кашлять и быстро вызывают жажду, отчего дым тоже можно считать поражающим фактором. Горят валяющиеся на земле какие-то деревянные ящики, выброшенные взрывом из растерзанной полуторки. Их поджег вытекший из пробитого бака машины бензин. Смотреть на все это не хочется, но ведь живые люди, среди которых мы находимся, это все видят. Поэтому и мы будем. К тому же, здесь сейчас смотреть больше не на что. Везде практически одно и тоже.
Лежащие на площади люди погибли в основном быстрой, но некрасивой смертью. Множество тел, разорванных осколками на фрагменты. На вспученной, дымящейся земле валяются вырванные из тел внутренности, руки, ноги. От всего этого идет еще не сладковатый трупный, но своеобразный потусторонний дух . Ты думаешь - это верх цинизма, рассуждать о механизме смерти этих людей, лежащих прямо перед твоими глазами? Это сейчас, спустя 70 лет может показаться циничным и некорректным. Но мы - то там, в июне 1941-го. И сейчас там расслабленно-диванных приличий уже нет. А есть шок и пока еле сдерживаемый страх. И работающий, почти животный коллективный инстинкт - держаться вместе. В первые несколько часов зарождающегося ада еще нет никакого общего активного командования. Все живые держаться друг за друга и выполняют свою, данную им русской землей и духом задачу – не пускать в свой дом врага.
В коридоре казармы на полу, прислонившись к стенкам, сидят покрытые кирпичной пылью и копотью люди. Большинство из них в военной форме, но много людей в одних армейских брюках-галифе и белых нательных рубахах, которые совсем уже не белые. Есть люди совсем босые. Все это от того, что смерть начала свою артиллерийско-барабанную дробь совершенно внезапно для наших с тобой сегодняшних соседей по крепостному коридору. Все они несколько часов назад жили в другом измерении. Настолько другом, что осознание этого факта сейчас для них крайне болезненно. Шесть часов назад у них были семьи, друзья, товарищи. Это казалось настолько незыблемым, что внезапное исчезновение таких привычных и даже родных атрибутов военной службы до сих пор кажется им не до конца реальным.
Часть нашей казармы, обращенная в сторону прорывающегося противника, держит свою оборону с самого начала штурма. Большая часть собравшихся здесь военных не из этого здания. Они прибыли сюда кто откуда: вот те испуганные, совсем молодые солдатики, пытающиеся от естественного в текущей ситуации страха слиться с кирпичной стенкой, прибежали из здания караулки, которая охраняла стоянку автомобильного батальона. Караулка видна из окон коридора, она находится на противоположной стороне плаца. Ее теперь не узнать: окон нет, дверей нет, живых там тоже нет. В ней пытались оборонятся несшие там службу красноармейцы, но долго они не продержались; немцам удалось подтянуть на прямую наводку 37-мм пушку и с близкого расстояния они расстреляли это небольшое кирпичное здание. Отсюда видно тело убитого лейтенанта-начальника караула. Он, как и его желторотые подчиненные не был готов к мгновенно обрушившемуся на них огню и, колотясь от ужаса, кое-как выждал разрыв в волнах артобстрела и рванул бегом в штаб своего батальона за указаниями. Но для него указаний уже не было, как и штаба батальона. Пробежав около десяти метров, он в своем движении встретился с летящей к земле немецкой миной. Мина ударила землю прямо под ногой бегущего лейтенанта. Качественный немецкий взрыватель превратил начинку мины в огненный шар и поток горячих осколков, в миг выбивших жизнь из лейтенантского тела. Он умер, не осознав, что его уже нет, что война, которую он еще не успел даже рассмотреть, для него уже закончилась. Его имя оказалось в списках Творцов, соединивших во времени и пространстве немецкого минометчика, опустившего мину в ствол и его собственный старт от караулки. Сдвиг в несколько секунд - и мина с лейтенантом могли не встретиться. Теперь на его разбитое тело смотрят его бывшие подчиненные, еще несколько часов назад слышавшие в ночное тишине его голос, инструктирующий их перед выходом на пост. Страха самой смерти у этих, уже имеющих мизерный боевой опыт солдат не наблюдается. Страшнее смерти для них сейчас ее визуальное выражение и звуковое сопровождение. Растерзанные мертвые тела, нечеловеческие предсмертные крики раненых, грохот стрельбы и взрывов.
Необстрелянную молодежь до сих пор потряхивает от резкой смены обстановки и отчасти - мировоззрения. Они, два месяца назад переведенные из учебки в крепость, ну никак не собирались воевать. Не собирались, не готовились, не умели. Просидев полночи в тихой караулке, они теперь прижаты к полу и стенам жутким, почти апокалипсическим грохотом. Тишина и, через секунду - вулканический рев взрывов! И это только начало. Если они выживут, им многому еще придется научиться на этой войне.
Занявшим казарму солдатам относительно повезло, что они после первой суматохи собрались именно здесь. Стены крепкие, окна направлены на противника и на фланги, а площадь перед казармой является хорошим предпольем и основательно пристреляна нашими. Пока еще не ощущается нехватки боеприпасов: в ружпарках патронов было достаточно. Но уже очень нужны бинты, медикаменты и вода. Надышавшись дымом от разрывов, стрельбы и горящего хлама, у всех в горле сухой жар. Тушить его нечем. Это обстоятельство пока не рвет нервы, но голова уже начинает пухнуть от мысли, что воды нет и достать ее негде. Ждем ночи. Будем в темноте выходить и искать воду. На это вся надежда.
Но больше всего зудит мысль, почему нас избивают? Почему не контратакуют наши, вышедшие из крепости на учения войска? Почему не разрываются наши снаряды? Самолеты наши где?!
Вот эти вопросы, ребята, пока и есть самая настоящая пытка. Жажду, боль от раны, голод, вид мертвых товарищей, вонь от всего что горит и гниет можно перетерпеть, если остается надежда, что ты не брошен на произвол судьбы или на милость врага; что к тебе уже идут или готовятся идти на помощь. Главное - что ты не обречен заживо.
Первый шок и последующая растерянность, кое-где граничащая с паникой у всех, занявших нашу казарму, уже прошли. Те, кто не разбежался сразу и не сгинул в облаках разрывов на открытых местах, сидят здесь и насуплено смотрят чуть выше поцарапанных подоконников. Рассредоточившиеся немного в стороне от нас пограничники, похоже, вообще полностью контролируют себя. Эти ребята, судя по всему, сделаны из крутого теста. Погранцы, как их коротко и уважительно называют в крепости, по самой природе своей службы, должны всегда быть готовы к моментальному переходу от мира к войне; от оглушительной тишины к рвущему воздух грохоту. Погранец, если он в душе, “по-жизни” - настоящий русский погранец, просто обязан засечь момент, когда в тишину ночного воздуха начинает просачиваться “аромат” тревоги. Наши погранцы это засекли уже давно, задолго до сегодняшнего разворота всей их судьбы.
Если вид прорывающихся в крепость немцев, увешанных непонятной для наших солдатиков амуницией, был для красноармейцев в диковинку, то погранцы этих гадов видели с близкого расстояния уже давно. Как не шифровался немец на своей стороне Буга, наши пограничные наряды “срисовали” его в деталях. А что касается реальных, не закамуфлированных пропагандой намерений немчуры, здесь наши пограничники не испытывали никаких иллюзий - схлестнуться придется. Поэтому внутренне они были готовы более всех остальных. У погранца ведь какая суть службы, если ее не приукрашивать лозунгами? Умереть громко. Продать супостату свою жизнь подороже. Ведь никакая застава бой с кадровой частью не выдержит, да и не ее это задача. Встретить врага, нанести ему максимальные потери, сообщить об этом “наверх” и все, можно “спокойно” воевать либо до прихода подкрепления, либо до собственной гибели. Бегать от врага наши погранцы не умели, да и приказа им уходить от границы никто не давал. Стой насмерть на своем участке - вот вся тебе боевая задача. Исходя из этого посыла, строй, пограничник, свои планы на жизнь. Или в другом направлении.
Пограничники в начале обороны нашей казармы появились в ней внезапно. Они, количеством около десятка человек, буквально влетели в нее через окна первого этажа. Организованно принесли с собой своих раненых товарищей, пулемет “Максим”, что-то в вещмешках и очень полезную в обороне вещь - снайперскую винтовку. Укрывшись за подоконниками, они деловито, не обращая внимания на уже засевших здесь красноармейцев и просто людей без военной формы, рассредоточились и стали готовится к бою. Двое из них, пригнувшись, шмыгнули во второю половину казармы, к окнам, выходящим на противоположную от нашего коридора сторону. Они пошли смотреть пути для маневра в случае, если немцы совсем уж подожмут здесь.
Один из присевших на корточки под окном пограничников в густо обсыпанной битой штукатуркой гимнастерке и в зеленой фуражке, с затянутым под подбородком ремнем, внимательно, даже с выражением некоторого разочарования осмотрел сидящую группу красноармейцев и хриплым, сорванным голосом рявкнул “Офицеры есть?!” Из пехотных никто не отозвался. Кто-то просто не обратил внимания на этот вопрос, кто-то посчитал его не важным, кто сидел подальше - просто не услышал. Выждав секунд десять пограничник, повысив голос вторично прогудел: “Командует кто?!” Такую интонацию пехотные решили не игнорировать. Из группы сидящих у стенки армейцев рывком встал выпачканный в неимоверные грязевые оттенки боец и пошел к пограничнику. У того от такого безрассудства мгновенно вытянулось лицо, но больше никакой реакции он не успел продемонстрировать. Вставший боец на полушаге вдруг дернулся всем телом, корпус резко ушёл в сторону, ноги еще оставались на месте. Сидящие рядом с ним солдатики услышали два шлепка и идущего отбросило на находящуюся за ним стену. Его тело еще сползало по кирпичной кладке, а по стене с треском лупили пули, высекая пыль и мелкие кусочки кирпича и цемента. Потом в коридор прилетел звук пулеметной очереди. Чуть раздвинув этот пулеметный раскат, в шум стрельбы влез вопль ужаса и боли. Орал молоденький солдатик, распластавшийся на полу и судорожно бивший каблуками сапог по полу. Все вздрогнули и невольно отшатнулись от двух лежащих на полу, еще живых три секунды назад, тел. ТРИ СЕКУНДЫ назад эти двое еще были абсолютно живы и здоровы. Теперь один - наповал, второй - не жилец.
“Твою мать!” - выдохнул пограничник. И в сердцах саданул каблуком по полу. Как только первый армеец встал во весь рост и направился к нему, погранец сразу понял, что закончится этот поход для армейца погано. Так и получилось. Немецкий пулеметчик, засевший на втором этаже противоположного, через площадь полуразрушенного здания, практически не прицеливаясь, дал очередь просто на движение в окне нашей казармы. И попал. Пуля на сверхзвуке ударила вставшего в левый бок, вошла в живой еще организм и попала в позвоночник; вся энергия ее полета была поглощена телом, получившим сильнейший, контузящий удар. Душа мгновенно покинула ненужную ей более форму и, просочившись сквозь слои кирпичей, поспешила в только ей известные измерения, подальше от этого рукотворного ада. Солдат умер, даже не упав на пол. Второму повезло меньше. Влетевшие следом за первыми двумя пули, расколов поверхность крепчайших кирпичей, рикошетирующим веером пошли внутрь коридора. Второму солдатику пуля попала в щеку, вырвала нижнюю челюсть и размозжила горло. Вот это, Читатель - кошмар! Вид умирающего в сознании изувеченного молодого парня никак не придавал бодрости окружающим. Вытекающая из головы кровь густой темной лужей, перемешавшись с валяющимся на полу мусором, вытянула из корчащегося в муках человека остатки жизни и стала остывать, нарисовав границу между укрывшимися пограничниками и остальной солдатской братией.
Когда стих звон рикошета, пограничник рявкнул в сторону армейцев: “Всем - сидеть! Командую я!” Имея опыт службы на границе, когда требуется умение молниеносно оценить ситуацию и подчинить ее себе, погранец правильно решил, что сейчас искать среди армейцев старшего по званию просто нет смысла. Нет у них никакого командования. Возможно, умерший минуту назад боец был их сержантом или старшиной, поэтому и среагировал на вопрос о командире. Но сейчас все это потеряло смысл. Надо воевать, а значит даже неопытные, но не покинувшие рубеж люди могут быть полезны. Пусть они не умеют убивать врага. Главное, чтобы они умели стрелять в его сторону. Сейчас надо срочно озадачить всех и каждого, чтобы у людей не появилось апатии, чтобы они были заняты выполнением задания. Тогда и ожидание самого худшего будет отодвинуто суетой боя на задний план.
Понимая, что немецкий пулеметчик на своей позиции еще не успел основательно закрепиться и пристрелять окна нашей казармы, погранец жестом подозвал к себе одного из своих бойцов и, что-то быстро сказав ему, повернулся опять в сторону армейцев и жестом подозвал к себе двух ближайших. Эти двое, впечатленные неудачным походом лежащего теперь на полу товарища, неумело переползая, но все-таки не высовываясь, быстро подобрались к погранцу.
Тот, бегло оценив их комплекцию, выпалил им в упор;
- Значит так, пулемет надо глушить. Берете этого - кивнул он в сторону погибшего солдата - и резко поднимаете на подоконник.
- Все, больше пока ничего не требуется.
После этого погранец, отвернувшись от армейцев, резко свистнул куда-то в противоположную сторону коридора. Выждав несколько секунд, он опять повернулся к армейцам и крикнул - “Давай”.
Те неохотно, но понимая, что деваться некуда, на корточках подобрались к уже изрядно окровавленному телу и, обхватив его за плечи и поясницу, резко подняли на уровень подоконника.
Реакция немца была молниеносной. Он дал недлинную очередь и сразу попал в вздернутый над подоконником труп солдата, который опять отбросило через коридор к стенке.
После трели пулеметной очереди опять наступила относительная тишина. К погранцу из глубины казармы, умело укрываясь, подобрался его сослуживец со снайперской винтовкой в руках. Вытирая рукавом пот со лба он доложил:
- Немец оборзел. Высунулся из окна наполовину со своим пулеметом. Как только здесь обманку подняли, он сразу пулять начал. Ну, а ему прямо под ухо и вложил. Вон, видно, висит в окне. А других немцев я там пока не видел.
Этот доклад и предшествующий мгновенный расстрел немецкого пулеметчика, убитого одним выстрелом откуда-то из скрытой в глубине казармы позиции, мгновенно подняли на недосягаемую высоту авторитет пограничников. Они, оказываются, умеют хладнокровно и расчетливо убивать этих страшных немцев. Еще сильнее закрепил этот авторитет жест их удачливого снайпера. Отложив в сторону винтовку с прицелом, он взял свою, аккуратно уложенную ранее на битый кирпич зеленую фуражку, одел ее, затянул под подбородком ремешок и подмигнул глазеющим на него армейцам. А когда он увидел в глазах ближайшего из них немой вопрос, мол, зачем тебе в этой ситуации фуражка, он прямо ответил им всем: “Мы на службе”.
Да, сейчас кроме службы, ничего более у них и не осталось. Погранец, принявший на себя командование, сидя в коридоре, не знал, что его жена и сын, которых он с первыми залпами перевел через крепостной мост и приказал бегом двигаться в сторону города, никуда из крепости не вышли. Они в числе многих несчастных гражданских обитателей цитадели, попали под массированный минометный обстрел и погибли в муках, мечась между разрывами и чувствуя, как осколки разрезают их нежелающую умирать плоть. Их тела сейчас лежат, присыпанные землей, блестящей от их же крови. Их имена и фамилии никогда не попадут в списки погибших просто потому, что никто из живущих не знает, как и где они умерли. Потом, когда закончатся бои в крепости, немцы пригонят сюда пленных и те соберут гниющую обезображенную плоть и закопают в ближайших воронках. Этих красивых русских женщин, их детей просто никогда больше не будет. Они сгинули без вести. На них остановилось движение их рода. Это трудно осмыслить. Но ТАК и было!
Эти, сидящие перед нашим взором солдаты своей Страны: пограничники, красноармейцы, они сейчас не коммунисты и не комсомольцы. Это потом, когда страна немного оклемается от первого звериного укуса фашистов, идеологию опять призовут на помощь. И это верное будет решение.
Сейчас для живых пока мужиков в форме и без нее, готовящихся принять бой за эту казарму, уже неважно, где наши основные войска и что происходит на других участках крепости.
Для них эта полуразбитая казарма, это сейчас и есть их Страна. В ней они не русские, не украинцы, не казахи. Они сейчас вместе живут в ней. И умирать они решили тоже сообща: прикрывая огнем, делясь патронами, крохами еды и воды, наскоро бинтуя друг друга. У них сейчас кровь одного цвета. В их казарме обнаглевшему вражине делать нечего.
Им всем хочется пить. У многих болят раны и ушибы. Кто-то молчаливо мучается вопросом – где семья и что с ней происходит. Спокойных нет. Но осознание того, что у всех у них сейчас есть важная работа, делает этих людей собранными и жестокими. Расслабляться им не к лицу. Они смотрят друг на друга и радуются, что они вместе. Даже если так же вместе они через секунду превратятся в бездушные мешки с костями. Они не уйдут. Они заберут с собой на небеса много своих врагов. Они так решили.
Тяжелее всего выжившим. Они видели, как погибают их товарищи, с которыми еще пять минут назад делили глоток несвежей воды. Они сражались, видя, что вокруг все меньше и меньше своих и все больше и больше врагов. Но некоторым повезло выжить и рассказать, как ЭТО было.
Нашему поколению никак не понять, ЧТО ПЕРЕЖИЛИ эти люди.
Мы никогда не сможем расплатиться по наших долгам перед ними. Нам не стоит об этом забывать.
3
Мы, Читатель, мысленно уходим из нашей казармы. Оставляем их наедине с мыслями и болями. Пока они готовятся к очередной атаке. Они смертельно устали за полдня 22 июня 1941 года. Скоро попрет немец и станет жарко. В горячке боя все забудут про жажду, боль и семьи. Встанут и будут стрелять, бросать, подносить и оттаскивать. Материться и радоваться, когда увидят, что их выстрел уложил гада на землю.
Потом внезапно недоумевать, что это случилось с их послушным телом и почему ноги-руки вдруг не подчиняются им. И пытаться ухватиться за ощущения, когда свет в глазах неожиданно начнет сжиматься и в ушах возникнет звенящий шум. Это будет конец их земной истории. Они нам уже ничего не расскажут. Мы можем это только представить.
Вечная им память и огромная благодарность!
Они сделали для нас все. А что мы сейчас делаем для них?
3 июля 2011г. Себеж
