Родные дебри. Ковальки

Не собирались. Хотя планировали. Рутина рабочей недели периодически озарялась в моём сознании вспышками сладких мечтаний о выезде куда-нибудь в родные дебри. В тишину, замешанную на букете ароматов соснового леса. Или озера. Или того и другого одновременно. Манило в места, где можно «оттянуться» с пользой для собственного любопытства. Не посидеть в глуши у костерка, поедая сочный шашлычок, а активно подвигаться, разгоняя накопленные за неделю сидячие офисные жиры.

А тут, видимо, синоптики чего-то там подкрутили в своей системе связи с «небесной канцелярией» и та, сжалившись над готовящимися к сопливой и дождливой осени себежанами, даровала нам божественный прогноз на выходные дни: ясно – сухо – тепло.

Мы - трое на «В», созвонившись в четверг и совместно придумав себе занятие на выходные, рано утром в субботу погрузили на прицеп лодку, закинули в багажник снаряжение и лодочный мотор и рванули в дальнюю даль нашего района – на берега так любимого нам озера Свибло, в деревню Старицы.

Конечной целью нашего рейда была территория, которую ранее занимала деревня Ковальки, расположенная на южном берегу озера Свибло. Интерес с этой деревне существовал у нас уже давно. Во-первых: судя по картам 1926 года, деревня была большая, в ней была даже своя часовня.

Во-вторых: Ковальки были далеко от мест заселённых, а это уже само по себе придавало этому месту некоторую загадочность; ведь туда направляют свои стопы только те, кому именно в это место и надо. А кому туда может быть надо? Только рыбакам, да копарям.

Первых земля и ее содержимое волновали мало. А вот вторым та земля могла сообщить кое-что интересное. Если, конечно, понимать, что тебе там может быть интересно.

Мы  - это вторые. Нам  интересно читать «земляную книгу» истории нашего родного края. Ведь именно эту историю, хранимую нашей землицей, переписать невозможно. Можно перепечатать сотни исторических книг, но перезакопать то, что спрятала у себя родная земля, нереально. Поэтому нам так интересно названивать  МДшками «закладки», спрятанные  между поросшими травой и деревьями «страницами». Представлять, как здесь жили люди, от которых уже и праха, наверное, не осталось. Наши пра-пра-поколения ушли с лика этой земли, но невольно оставили нам много следов своей жизни. И через вот эти самые укрытые под дерном черепки, осколки, железячки, мы и ощущаем связь наших поколений. Ведь так чудно представлять, как шел давным-давно и даже раньше вот по этой самой, сейчас уже и не видимой сельской дорожке неизвестный нам мужичок и потерял монетку. Простая ситуация: шел – потерял. Прошло много-много лет. Война оттопталась на этом месте, перевернув тысяч судеб и жизней. А монетка лежала в земле. И никто про нее ничего не знал. Потом, через поколения,  приехали уже другие ребята. Включили свои электронные приборы. И нашли монетку. Подумали про мужичка, которого и не знали даже. А он, этот местный житель далекой эпохи – мог он, уронив свою копеечку, представлять, какие будут впереди времена и кто и как найдет его денежку? Вот вам и связь времен. Через монетку – в мысли и душу. Прикольно!

Итак, прибыв в Старицы, мы быстро скидываем лодку с прицепа и несем ее в озеро. Прикручиваем к транцу мотор, грузим лопаты, металлодетекторы, рюкзаки с нашим носимым имуществом и, сфотографировавшись на память с навязанной на берегу чьей-то коровой, отчаливаем. Японский лодочный мотор, попукав на прогреве в утренний свежий воздух сизой струёй бензинового выхлопа, вышел на рабочий режим и погнал наше судно в открытую воду. Выйдя из-под наветренного берега, мы вздохнули полной грудью свежайший и сочнейший озерый воздух, поежились и, угнездившись поудобнее на лодочных банках, растворились в окружившем нас рае.

От Стариц до Ковальков через озеро пять с половиной километров. Сорок минут полного хода. Мы не торопились. По-пути решили посетить «Чертов мост» - место интересное с точки зрения рельефа и истории. Рельеф оставим на совести древних ледников, а по части истории есть легенда, что этот перешеек, ставший мостом, был насыпан в очень древние времена не то литовцами, не то шведами. Зачем – нам сейчас не ведомо. Но явно по делу, а не чтобы «бабки попилить» на строительстве.

Сам перешеек ничего интересного из себя не представляет: каменная гряда шириной метров пятнадцать, поросшая редким лесом. Но вокруг очень красивый песчаный пляж с далеко уходящим в озеро плёсом. Идеальное место для отдыха. Но добраться до него трудно. И это радует. Иначе здесь бы уже лежали кучи мусора и чернели бы костровища. А так – лепота!

Несколько лет назад мне удалось пообщаться с местным мужичком, жителем деревни Шалаи, что расположена на том же южном берегу Свибла. Он в этой деревне родился, отсюда в 1944 году, после освобождения села от немцев, его забрали в армию. В этих же местах он и служил – занимался разминированием, а потом сбором железа, оставшегося от покореженной военной техники. Памятью дедок был не обделён и поведал, что до войны и многие годы после нее вокруг озера Свибло лесов практически не было. Был так называемый «старицкий» бор на северном берегу и сосновый лесок между деревнями Свибло – Новое Островно – Малиновка. Сейчас от этих деревень ничего уже и не осталось. А крупные до войны деревни Старицы, Жеглово, Шалаи, Свибло и Ковальки стояли на открытых местах. Берега озера были чистыми, сельские мужики промышляли рыбалкой и своими неводами не давали разрастаться камышам. В войну густой сосновый бор на северном берегу был сильно побит артиллерией. Зимой 1943 года через озеро на полуостров, где расположен этот бор, переправились части Красной Армии с задачей захватить там плацдарм. Но их наступление было непродуманным: немцы быстро остановили наших солдат, заставили занять невыгодную оборону и затем артиллерийским огнем уничтожили большую часть соединения. В результате задачу по организации плацдарма наши войска не выполнили, потеряли много людей, техники и в конечном итоге ушли с полуострова опять на южный берег Свибла. На дне озера так и лежат останки сотен, если не тысяч наших солдатиков, утонувших в ледяной воде во время переправы, которую постоянно обстреливали немцы, разрушая лед.

Активно зарастать лесами берега озера стали лет 20-25 назад, когда начался развал сельского хозяйства. Перестали распахивать поля, трактора и грузовики прекратили утаптывать между ними дорожки. Природа быстро взяла свое и заполнила пустующие территории деревьями и кустами. Низинки в некоторых местах заболотились, сделав непроходимыми отдельные участки местности. Пришло запустение в места, некогда бывшие крупными деревнями, сенокосами и пастбищами. Исчезли рыбацкие артели, тягавшие по берегам Свибла свои бредни и невода. В опустившейся тишине берега, ручейки и речушки незаметно заросли камышом.  Исчезли красивые  перспективы этих ландшафтов. Все здесь стало другим.

Потоптавшись по «Чертовому мосту» мы опять погрузились в нашу лодку и потянулись, согреваемые солнышком, к конечной цели нашего рейда – в ковальковскую луку, как называют это место местные жители. Лука – это небольшой мыс, выдающийся в озеро.

При подходе к месту высадки на берег нам пришлось преодолеть 20-ти метровый  заслон из тростника, покрывающего чистейшее песчаное дно. Вода прозрачная – хоть пей.

Выбравшись на берег, мы водрузили на спины свой рюкзаки, взяли лопаты, включили МД (металлодетекторы) и двинулись через прибрежные заросли на место бывшей деревни Ковальки. Нам заранее мерещились старинные монеты, которые обязательно должны быть на месте такого большого людского поселения. Мечты, мечты……

Преодолев прибрежный бурелом, мы вышли на полянку, слишком «правильную», чтобы не быть использованной в прошлом. Сейчас она заросла редким березняком, которому, по нашим подсчетам, не более пятидесяти лет. Но форма этой поляны, ровность ее поверхности, позволяли предположить, что она была обитаема. К тому же, полянку от деревни отделяет  довольно полноводный ручей;  на его берегах остались камни, на которых, по видимому, раньше лежал мост.

Если мысленно убрать теперешние заросли и вообразить, как здесь все было задолго до нас, то картина получается живописная. Сама деревня Ковальки находилась на возвышении, по склону которого через ручей в сторону поляны шла тропинка. Сама поляна лежала на чистом от растительности берегу озера. Широкий песчаный пляж уходил в глубину прозрачной воды. Следов строений на поляне мы не нашли. Скорее всего, она использовалась как сенокос или место для отдыха местных жителей – слишком уж красивое место.

Пройдя поляну насквозь, на берегу ручья мы нашли заплывший окоп, выкопанный фронтом в сторону деревни. Наша поисковая техника и лопаты быстро сделали свое дело: из бруствера окопа были извлечены несколько десятков стреляных гильз от трехлинейки и сгнившая до состояния металлического гноя противотанковая граната – «молотовский килограмм». Стреляные гильзы лежали кучно, что характерно для работы пулемета. На всех извлеченных нами гильзах стояло клеймо – 39. Вывод был простой – здесь в 1941 году был бой, т.к. патроны, изготовленные в 1939 году до 1944 года, когда в эти места опять пришли советские войска, просто «не дожили», их использовали максимум в 1942 году. Судя по всему, небольшая группа наших солдат окопалась в этом месте, за ручьем и обстреливала немцев, вошедших в Ковальки со стороны «материка». Эти добытые из земли факты подтверждали сведения из донесений 1941 года, которые сообщали, что после падения Себежа, части 51 стрелкового корпуса и ряд подразделений 112 стрелковой дивизии 22 Армии сосредотачивались на южном берегу оз. Свибло, откуда затем, под давлением немцем, ушли в район Усть-Долыссы – Невель. Скорее всего, в этом окопе держали оборону наши солдаты, прикрывающие отход по берегу озера наших отступающих подразделений. По дорогам они отступать не могли, т.к. дороги были под угрозой быстрого перехвата авиацией и подвижными подразделениями немцев. Поэтому наши уходили по бездорожью, закрываясь от наседающих немцев такими вот заслонами в  наскоро выкопанных окопах. Если судить по количеству настрела, то бой был скоротечный – наши выстрелили несколько десятков патронов и ушли.

Чтобы подтвердить наши предположения, нам надо было найти место, куда стреляли наши солдаты 69 лет назад. Перемахнув через ручей, до сих пор полноводный, с крепким песчаным дном, мы начали подниматься на склон высоты, на которой и была расположена деревня Ковальки. Практически сразу, на склоне, обращенном в сторону советского окопа, наши МДшки запели свою синтезаторную музыку, реагируя на лежавший в земле металл. Лопаты вонзились в поросший многолетним дёрном суглинок и вынесли на поверхность гильзы уже немецкого производства с клеймами 1939-1941 годов. Все совпадало. Немцы, скорее всего, на мотоциклах, въехали в оставленные нашими войсками Ковальки и покатили в сторону близкого озера, которое лежало практически у подножья деревни. Выехав на край деревни, они были замечены нашими солдатами, сидящими в окопе за ручьем, которые тут же дали в сторону гансов несколько пулеметных очередей. Гансы тоже в долгу не остались и в ответ отработали из своего пулемета, разбросав по земле несколько десятков гильз, которые почти семь десятков лет ждали нашего приезда. Вроде мелочь – несколько стреляных гильз середины прошлого века, а какая пища для размышлений! Одно дело – прочитать в книгах. Совсем другое – выкопать  из земли фактические доказательства и самому для себя открыть маленькую страничку  в истории исчезнувшей деревни Ковальки, про которую уже и не знает практически никто.

Покрутившись еще на месте, где давно произошло обычное для войны событие, мы назвонили и отобрали у земли соржавевший чехол от сменного ствола для пулемета MG-40 и пустой ящик от немецких минометных мин. Расходясь по склону, мы назвонили еще несколько стреляных немецких гильз, но нас они более не интересовали. И так было понятно, что на этом участке местности велась стрельба не только из пулемета, но его поддерживал и миномет. Скорее всего, немцы, ответив на обстрел из советского окопа, догонять отступающих солдат поостереглись. Они приволокли миномет и, расстреляв пару ящиков мин, успокоились. Немецкого настрела дальше по берегу мы не нашли. Значит, наших солдат они не догоняли.

Закончив на склоне, мы двинулись дальше, непосредственно в «деревню». Сейчас от Ковальков ни осталось ничего. Высотка, на которой когда-то стояли деревенские избы,  разделена небольшой низинкой, выходящей к озеру. Судя по характеру поверхности, земельку здесь неоднократно перемешивали плугами и культиваторами, стирая последние признаки былого обитания. Была деревня – стало поле. Потом и поля не стало. Заросло брошенным.

Поднявшись на верхнюю точку пологой возвышенности, мы назвонили остатки старого бытового хлама: ржавые гвозди, глиняные черепки, стёклышки. Высокая и жесткая трава мешала нормально работать с МД – его никак не приблизить к поверхности. Но мы продолжали «звонить».

По итогам изучения старой карты этого места, мы знали, где находилась часовня. Теперь мы торопились к этой точке и наши МДшки повизгивали в ожидании «серьезного» металла. Еще бы! Часовня – место знаковое. Там собиралось в старину много народу, который просто не мог ничего не обронить. А нам это только и надо было. Хотя бы копеечку найти.

Продираясь к месту расположения часовни, мы наткнулись на такой вот памятник

Установлен он был, судя по гранитному корпусу, совсем недавно. Но территория вокруг него выглядела давно заброшенной. Кто его устанавливал, нам пока неведомо. Да и надпись на нем не проливала достаточного света на то, что здесь произошло в войну. Была ли деревня уничтожена фашистами вместе с жителями? Я об этом не знаю. Пока не знаю. Но раз кто-то нашел возможность установить в этой глуши такой памятник, значит, оснований для этого было достаточно. Единственное, что мне рассказывали про ковальковское кладбище местные старожилы - что его в семидесятые годы перенесли в д. Островно,  от которой тоже уже ничего не осталось. Такая вот история.

Сразу за оградой памятника мы нашли то, что искали – остатки фундаменты бывшей часовни. В послевоенные времена на фундамент бульдозером спихали кусты, которые потом разрослись по нему. Сейчас из-под земли торчат только камни и часть крыльца, тоже каменного. Всё. Эта часовенка свое отзвонила.

Территория вокруг фундамента дала нам намного больше информации, чем он сам. Судя по металлу, который мы начали извлекать из земли, этот фундамент в войну был очень  нужен и нашим и немцам. Только происходило это уже в 1944 году. На поверхность мы извлекли в большом количестве стреляные гильзы от «ТТ» с клеймами «44». Судя по их количеству – здесь «поливали» из ППШ. Причем стреляли очень активно. Чуть дальше от фундамента «выскочил» полный диск от ППШ с отметиной от попавшей в него пули. Боковина диска была разворочена с такой силой, что оружие явно вылетело из рук его владельца.

Походив рядом с фундаментом и убедившись, что ничего, кроме настрела от ППШ тут не сыскать, мы двинулись в сторону видневшейся недалеко высотки, которая, судя по ее расположению на местности, должна была использоваться каким-нибудь войском. Судя по  старой карте, эта высотка в пределы деревни не входила и была просто голым холмом в трехстах метрах от часовни.

Когда мы забрались на гребень этой соседствующей с деревней высотки, то увидели остатки добротно оборудованного немецкого окопа для круговой обороны. Рядом с этой гансовской траншеей  МДшки начали активно визжать, обозначая скрытый под дерном металл. Из под земли полез пулеметный гансовский настрел – латунные гильзы с клеймами «43». Значит – 1944 год

Факты сложились в легко представляемую картинку. Наши прорвались по низинке к тогда еще высокому и целому фундаменты часовенки, которая сама по себе являлась хорошим укрытием и завязали бой с немцами в деревне. Из окопа на соседней высотке гансы открыли шквальный, судя по количеству отстрелянных гильз, пулеметный огонь по нашим солдатам. Чем кончился тот бой, мне не известно. Нигде я про эти события пока не прочитал. Скорее всего, про него даже и не написали. Мало ли было таких заварух по всему фронту.

Вот вам и связь времен, проявившаяся на этом заброшенном в глуши поле. Была деревенька Ковальки. Жили люди, рожали детей, строили дома, косили траву, ловили рыбу. В те времена Себеж был для них далеким городом, в котором большинство жителей этой деревни даже и не бывали никогда.

Досталось Ковалькам за войну, судя по тому, что мы увидели, немало. В 1941 году через деревню отступали наши разбитые под Себежем войска. В 1944 году война опять посетила эти места. Снова стрельба, пули, осколки. Где теперь те люди, которые могут рассказать нам о том, что здесь было на самом деле?

Потратив один солнечный день нашей жизни мы, без чьих либо рассказов сами, как могли, прочитали одну из страниц прошлого нашей малой Родины. И это уже нас подбодрило и порадовало. Надеюсь, что судьба еще подарит нам возможность открыть и другие страницы, подобные ковальковским. Кстати, ни одной старой монетки мы в Ковальках не нашли. Не повезло.

Солнце повернуло на вечер. Мы, протоптав по ковальковскому полю и его окрестностям километров 6 – 7 и выбросив на поверхность не один десяток килограмм суглинка, засобирались домой.

Тарахтя мотором, наша лодка шла обратным курсом. Мы сидели в ней усталые, но исключительно довольные. Мы узнали то, о чем я теперь  вам рассказал. Кому то это совершенно не нужно. Но так или иначе – это История моего любимого себежского края.

Мы оглядываем проплывающие мимо берега озера Свибло. Ни одного строения на его берегах не видно. Только лес и камыши. Из деревень на берегах остались только Старицы  и Жеглово. Но и от них озеро отгородилось деревьями, кустами, да камышом. Крупные раньше деревни, Свибло, Ковальки, Устье исчезли вовсе. Тишина надолго поселилась в этих местах. И в этом есть своя прелесть.

Времена меняются очень быстро. Сейчас мы ищем в земле и очень радуемся, когда что-нибудь находим, даже сущую мелочь из прошедших времен. А через несколько десятилетий наши потомки – себежане будут искать в Интернете. Поэтому я и пишу, чтобы им было что искать. Потому что Себеж будет всегда. Как и его История.

29.09.10

Державное захолустье....

Моей незабвенной бабушке, Зинаиде Зиновьевне, посвящается…

Державное захолустье…

«Блиин! Даже смотреть паскудно, до чего докатились! Допобеждались!»  Это мой дружище материться, глядя из окна моего джипчика на неторопливо протягивающиеся мимо нас застывшие панорамы нашего родного себежского края. Мы с ним потихоньку тащимся по слегка отгрейдированной грунтовке подальше от города, в глушь, за раками и за «поесть картошки с салом из костра».

Наш родной, всего-то в 9 с небольшим  тысяч населения Себеж  для нас уже Город! Не в плане габаритов, огромности населения  - Город, а в том, что там работа и некоторые  доступные в псковской провинции элементы общественного комфорта и современной цивилизации.

Нам, родившимся в уже далекие 50-60 годы прошлого столетия, да что там – столетия; в другой исторической эпохе, такими выбегами в природу удается не впасть в крайность современной цивилизации – «человек для комфорта». В Себеже у каждого из нас есть свое, достаточно приличное и обустроенное жилье, есть чистый воздух, настоящие озера прямо перед  домами и прочие атрибуты того, что столичный житель давно бы назвал Природой в его асфальто-бетоно-стеклянном понимании.

Для нас в Городе подчас становится шумно. Это, конечно, не московский, питерский и даже не псковский шум. Он не раздражает постоянно, как там. Просто через какое-то время мы начинаем ощущать вибрации внутри своей биологической оболочки, подсказывающие, что в нас накапливается  излишнее количество «тёмного шума», т.е. обобщенного негатива от рабочих забот, тривиальных  бытовых хлопот, общения с людьми, требующего внутреннего контроля и прочего «взвода», без которого не получиться жить в объективной реальности.

Когда «тёмные» вибрации становятся достаточно противными, мы с удовольствием жертвуем рядом несрочных домашних забот, облачаемся в так уважаемые нами камуфляжные комбезы и вываливаемся в совсем близкий, но совершенно иной мир хаотично зарастающих полей, речушек, наступающих лесов и навеки оставшихся среди них умерших деревенек.

Мы, современные человеки, совершенно чужды этой реальности, стремительно разрастающейся вокруг наших очагов комфорта. Мы, где самостоятельно, где по воле наших глуповатых, амбициозных и уж точно не компетентных правителей бросили  в бесхозное небытие огромные территории, на которых наши родители бились сначала за Победу, потом за урожаи. При нас чистые ранее речки стали зарастать и укрылись за широкими плантациями камышей и осоки. При нас без войны вымерли деревеньки, столетиями создававшие русский колорит и вместе с их жителями составляющие «соль земли Русской».

1

Мы едем по грунтовой дороге вдаль от Города. Кусты, подступающие вплотную в обочине, затемняют прилегающую местность. Их не вырубали уже лет «…цать». Да и кому это сейчас надо, на третьестепенные дороги силы тратить. Те, в чьем ведении эти дороги находятся, по ним не ездят. Они ими только владеют.

Из-под гравийного покрытия иногда проглядывает каменная подложка старинной, еще досоветской дороги. Как уложили тогда наши предки эти камушки, так они и лежат недвижимые. Ни время их не подвинуло, ни танковые гусеницы, ни дожди со снегами.

Лес, лентами тянущийся по обеим сторонам дороги слегка отступает в стороны и рядом с дорожкой появляется деревенька. Всего-то 30 километров от Себежа, а уже совершенно иная жизнь, скорее ее отсутствие.

Мы остановились, чтобы просто посмотреть на этот символ великого позора нации, предательство памяти наших предков, давших нам эту землю. Два домика с едва заметными признаками обитаемого жилья, укрыты массивными зарослями когда-то ухоженного шиповника вперемешку с сиренью. В воздухе, практически неосязаемый, витал дымок, присущий человеческому жилью. Мы неторопливо разглядывали полуразрушенный колодец, давно захиревший без хозяйского догляда и ремонта, обвалившиеся в многолетнюю траву заборчики из полуистлевшего хвороста, покосившиеся, с обрезанными проводами деревянные столбы линии электропередач. Несмотря на подсвечивающее нам из-под облаков вечернее августовское солнце, было тоскливо. Не столько от увиденного. Такое мы видели не раз во многих местах.  От этой деревеньки практически осязаемо шла волна какой-то обреченной, спокойной грусти. Мы как будто сидели рядом с древней  умирающей старухой и чувствовали, что приближается ее последний судорожный выдох, после чего наступит вечный Покой.

От предпоследнего к подступившему лесу домика в нашу сторону вышла пожилая женщина. Выйдя немного из-за кустов, она остановилась и спокойно смотрела на нас, как будто пытаясь на расстоянии понять наши намерения. Ей, естественно, было интересно, зачем это два дядьки на красивой большой машине остановились в этом забытом Богом месте.

Я смотрел на неё и, понимая, что банальная вежливость обязывает сказать этой женщине хоть что-то доброе, не мог решить, с чего начать разговор с ней. Что я хочу узнать от неё об этой деревне? О ней самой?  Мне и так ВСЕ ПОНЯТНО. Я четко уяснил еще несколько лет назад,  что страна потеряна нашими поколениями навсегда. Без войны. Эти огромные территории, бывшие когда-то полями, кормившими моих родителей, родителей моих родителей, дававшие им работу все еще находятся внутри периметра наших государственных границ. Но эта земля нами брошена. Сдана безвременью и запустению в оккупацию.

Эти деревеньки, в которых живут ГРАЖДАНЕ страны, не нужны хозяевам государства. Это реальность, воспринимаемая нами с обреченностью.

Я смотрел на эту женщину и не мог понять, сколько ей лет. А она разглядывала меня и, скорее всего, боялась заговорить первой. Мысленная вата, образовавшаяся у меня в голове в этот момент, сама по себе переварилась в грустную, заунывную мелодию, которая потоком минорных нот потекла по моим нервам. Настроение стало еще хреновее.

В  жизни периодически случаются вот такие моменты истины, которых и не ждешь вовсе и не готовишься к их наступлению. Картины, подобные этой, я не раз встречал во время своих путешествий по просторам моей любимой Псковщины. Видел я деревушки и в более плачевном состоянии и их жителей наблюдал неоднократно. Но в тех, предыдущих случаях, атмосфера умирающей русской провинции не проникала мне под кожу так осязаемо.

Я молчал.

Ситуацию разрядил мой друг. Не сокращая расстояния, чтобы не напугать, он поприветствовал селянку банальным «Доброго вечера! Как живы - здоровы?!»

«И вам здрасьте. Ништо, живем» бодро отозвалась женщина.

Дальнейший краткий разговор дал нам знать, что в деревне этой в советские времена было два с половиной десятка дворов, две животноводческие фермы, тракторная мастерская и свой клуб. Сейчас – только три дома: в двух живут эта и еще одна женщина, обе – вдовы; в третьем живет дачник из Питера. Приезжает один-два раза в год.

Остальные дома – какие сгорели, какие сгнили и развалились. И все. Ни тебе клуба, ни мастерских. Только почерневшие бревенчатые останки в зарослях крапивы и ивняка. А прошло-то всего 25 лет, как взрослые московские дяди начали разваливать не ими созданное без понятия о том, что хотят создать взамен.

Как обслуживают себя эти селянки-вдовы в таких примитивных условиях, мы могли только догадываться. Что показательно! За полчаса нашего общения собеседница ни разу не пожаловалась на свою жизнь. Не то, чтобы НАМ не пожаловалась! Она не серчала на свою жизнь в принципе. Проработав с совхозе 20 с лишним лет, пережив Перестройку, по результатам для села, сравнимую с проигрышем в войне; похоронив мужа, эта женщина живет одна на нищенскую пенсию и все делает сама. Заготавливает дрова, носит воду, лечит свои болезни. Она самодостаточна. Она не нужна государству, но и государство не нужно ей. Перестанут завтра ей платить её пенсионные копейки, она в итоге уйдет из жизни спокойно и безропотно. Потому, что в ней присутствует, на подсознательном уровне, знание её предков о том, что человеческая судьба и сама жизнь на Руси ничего не значит. И она ничего не сможет сделать, чтобы жить по-иному. Вот как сама умеет, так и существует. А больше ни от кого ничего не ждет. Она работала всю свою жизнь, а в результате чужых действий все пошло прахом для ее малой родины.

Поболтав с ней о житье-бытье, я четко понял, что она давно плюнула на тех, кто разрушил жизнь ее села. И молчаливые проклятия миллионов таких, как она, выброшенных в кювет гламурной жизни, еще войдут осиновыми колами в души тех, кто все это допустил.

Попрощавшись, мы поехали дальше, повторяя друг другу наши ставшие уже банальными переживания.

На краю деревни нам представилась картина разрушенной  животноводческой фермы. Те же, что и в деревне, заросли крапивы, кустов; выросшие на заасфальтированной когда-то площадке березки. На краснокирпичных стенах сгнившие стропила разобранных крыш. Шифер с крыш спёрли уже давно. Рядом с полуразвалившимися стенами из травы выглядывали остатки каких-то металлических конструкций, покрытые ржавчиной поверх старой светло-зеленой краски. Это место выглядело так, как будто здесь держала оборону целая рота. Но войны тут не было. Это место погибло не от пуль и снарядов противника. Его убило раздолбайство.

2

Преодолевая крайние несколько сот метров до места нашей высадки из автомобиля и дальнейшего пешего выдвижения к рачьим местам, мы свернули с твердой грунтовой дороги, которая еще хранила следы ухода за ней в далеком прошлом и, подпрыгивая на заросших травой кочках, потащились через заросли осинника в сторону скрытой кустами речки. Мы «топтали лыжню» по бывшему полю, заросшему с краев прямыми, как удочки, осинами. Давно, перед тем как забросить, это поле перепахали. Крупные отвалы после плуга, заросшие за многие годы травой, превратились в кочки, мешавшие нам комфортно перемещаться по еле заметной дорожке. Когда-то здесь с мощным рокотом ходили трактора, разрабатывая эту часть русской земли во благо её населения. Кипела сельская жизнь и все были при деле. У всех были планы на будущее. Пили, конечно, водку. Дрались и скандалили. Но ВСЕ БЫЛИ ЗАНЯТЫ ОБЩИМ ДЕЛОМ. И жизнь имела смысл. Каждый знал, что ему делать завтра. И послезавтра. И на следующий год. Потом верховные правители решили, что купить у китайцев выгоднее, чем вырастить прямо за околицей. И все! Смысл в постоянной тягловой работе в русской деревне пропал. Потом отсюда ушел запах сырой, только что вспаханной земли, скошенного сена. Стали исчезать коровьи стада, с их «лепешками» на местных дорогах, запах которых придавал своеобразный колорит русскому селу. Перестали мотаться по селам молоковозы, собиравшие свежее и ароматное молоко. Незаметно пришла тишина, в объятиях которой постепенно спились и поумирали бывшие механизаторы, агрономы и зоотехники. Знать и понимать землю стало некому и незачем.

Конечно, из телевизора до сельского люда доносились умные и современные слова, что нужна частная инициатива, энергичный крестьянский труд и крепкая фермерская деревня. С другой стороны, Страна перестала вкладывать в село, прежде всего, заботу, а потом и деньги. Страна, которая этим селом всегда кормилась. Обещали кредиты, но следом выдумывали такие схемы предоставления этих кредитов, что брать их было самоубийственно для крестьян, не имевших своего «золотого запасу». Деревней перестали заниматься, думая, что она выживет сама. Не вышло. Не потому, что это Россия. Не вышло потому, что в столице решили, что за нашу нефть нам привезут со всего мира то, что мы, точнее – они, только пожелают. И можно не работать, а только жрать купленное «за бугром».  А крестьянину не работать нельзя. Ему куда податься в деревне вместо работы? И народ поехал на заработки в ближайшие городки и дальние города. Эта первая волна «эмиграции» вымела из деревни самую активную и ответственную часть крестьянства, помнящую советский стиль сельской жизни, когда всем было занятие.

Те, кому уезжать было некуда и не на что, под предводительством более активных своих односельчан попробовали организовать фермерские хозяйства. Рядом с крупными городами это многим удалось. А в глубинке это не проходной вариант. Дорогая логистика, особенно на удалении от крупных дорог, отсутствие «быстрых» денег у крестьян, эту схему работы села сделали невозможной. Этим окончательно были уничтожены последние стимулы у оставшегося трудового населения. В это же время автолавки привозили в деревни спирт «Роял», китайские консервы, макароны быстрого приготовления и прочие атрибуты капиталистического питания, когда ничего не надо делать, чтобы покушать. Открыл крышку, налил кипятку в банку и все  - сделанные за тысячи километров отсюда макароны готовы. Есть можно. Народ заскучал. Нафига что-то сажать, если можно по-простому? Спиртик «Роял» и его аналоги по приемлемой цене тоже сделали свою работу.  Дешевый алкоголь, словно немецкие пулеметы МГ-42 «выкашивали» скучающих без трудовой загрузки мужиков и баб, отправляя их ненужные никому более тела на деревенские погосты.

Прошло то всего 15 лет и все! Псковской сельской глубинки больше нет. Псковщина – чьей красотой и колоритом сельской жизни любовались Пушкин, Фонвизин, превратилась на большинстве своей территории в захолустье.

Нашему поколению эту землю, эти деревни к жизни больше не вернуть. Она потеряна именно как основа Великой Руси. Она нам более не кормилица. Стараниями «поумневших» на иностранных словах наших вождей и национальных лидеров, эту землю превратили в «капитал», «обеспечение» и во что-то там еще. Терминов для нее придумали много. Применения ей дать не хотят. Именно – не хотят. Еще некоторое время пройдет и применение ей смогут найти разве что китайцы. Но это будет уже их земля.

При таком раскладе наши предки, костьми ложившиеся в войну за эти самые деревеньки, проклянут нас с такой энергией, что все фильмы ужасов «отдохнут». Духи их с того света такое придумают для тех, кто спаивал деревенских мужиков «бодяжным» алкоголем, что никакие причитания не помогут. «Воздастся каждому по делам его» - давно и с большим смыслом было сказано.

Только за дела далеких от нас людей, придумавших для Руси такое медленное умирание, расхлебывать уже приходится всем нам и нашим детям. Расплачиваться последствиями для здоровья от употребления америкосовских кур, кормленных химией и генно-придуманными кормами. Расплачиваться своими болячками, которые нас заставляют лечить сделанными из заграничной химии лекарствами, которые то ли лечат, то ли калечат.

Дети наши уже расплачиваются, обучаясь по «перспективным» учебным программам, слизанным московскими умниками с совершенно не подходящих для русского характера, образа жизни и семейного уклада европейских образцов. Результаты обучения наших детей по таким вот дебильным супер-пупер программам уже можно спрогнозировать с большой долей вероятности. Новое поколение тупеет.  Советская методика подготовки учащихся, как я вижу на примере личном и своих сверстников, была лучшая на этой части Евразии. Но её отринули безоговорочно, заменив на что-то там с иностранными корнями.

3

Прибыв, наконец-то к месту назначения, мы вытащили из машины все необходимое нам для добычи ракообразных снаряжение и потащили его к речке. Преодолев заслон из двухметровых зарослей тростника, мы вышли на место, бывшее когда-то явно сенокосным лугом. Сейчас здесь была трава в пояс высотой, но по очертаниям этой территории можно было четко предположить, что еще 15, максимум 20 лет назад на этом месте раненько по утру, с характерным присвистом срубали душистые травы деревенские косы. Я живо, основываясь на своих детских деревенских воспоминаниях, представил, какая здесь была красота и благолепие, когда наступала пора сенокоса. Широкий луг, упирающийся с трех сторон в живописную речку. Высокие берега, покачивающиеся на течении, уходящие в глубину чуть коричневатой воды стебли кувшинок. Терпкий запах сохнущего сена. Голоса местных ребят, приносящих из деревни перекус отцам-косарям. Так было в моем детстве. Здесь не могло быть иначе.

Теперь здесь таежная тишина. Можно хоть из пушки стрелять – никто в округе не встрепенётся. Нет никого. Далеко теперь отсюда людское жилье.

Сидим с товарищем на берегу, ждем, пока раки соблазнятся на пахучую наживку в раколовках и судачим в ночной тишине у костерка вот о том самом, о чем написал я эти несколько страниц.

Вроде грустно, если проводить параллели с нашим, таким уже далеким детством.

И так хорошо, что тишина густая и туман свежий, собирающий с увядающих луговых трав свой аромат. Запах такой у этого вечернего тумана, что легких не хватает, чтобы вдохнуть в себя все великолепие его ароматов.

Мы растворяемся в этой абсолютной тишине, вбираем в свою душу ауру этого затерянного места.

Город всего в 45 километрах отсюда. Но именно здесь мы дома. На нас через густые туманные сумерки смотрит близкий лес. Нас взбадривает ароматной сыростью первый ночной туман. Это наша земля. Это наш дом. Когда мы закончим свой земной путь, наши души молча удалятся в эти черно-сиреневые лесные дали, перемешаются с сырыми туманами.

В Городе остались проблемы и переживания. Без них сегодня как-то не получается. Надо кормить детей, готовить их к невидимому из нашего времени будущему.

И нам очень хочется, чтобы наши дети, так же как и мы стремились хоть иногда послушать эту родную тишину. Пропитаться таким нужным и полезным ароматом русского леса, русской реки, заброшенного луга.  Именно это дает человеку в руки ту тоненькую и невидимую ниточку, которая вяжет его к родной земле крепче морского каната. И не видно эту ниточку, но когда она начинает трепетать, ты бросаешь все и едешь в глухомань. Где только ты и Родина.

Мы с товарищем сидим у костра, подкидываем в него дровишки, уворачиваемся от дыма. Скоро поспеет брошенная в угли картошка. Будем есть ее с салом. Мы вспоминаем свое детство. Пересказываем друг другу воспоминания своих родителей об их детстве. Нам повезло ощутить в своих   семьях связь времен и поколений наших предков. Мы их помним и чтим. Им выпала тяжелая доля. При них много раз все вокруг рушилось.

А что нам еще предстоит пережить?

 P.S. 

Раков мы поймали мало

Совершенно этим не расстроились

Не за раками, в принципе, ехали....

04 сентября 2010

Себеж

мне повезло узнать....

очередную, красноречиво-правдивую историю о далеком уже времени, даже не времени - эпохе, которая так много поломала людей и судеб, что не приведи Господи...
Но знать про это надо, причем в деталях. Ведь то, что пережили наши предки в тёмные те годы, они пережили  будучи не киношными супергероями, а простыми русскими людьми, родившимися и выросшими на своей родной земле,  в провинции. Они не имели необоснованных претензий на свое будущее, жили так, как их научили родители. И планы на дальнейшую жизнь строили абсолютно земные, без "закидонов"и понтов.
Врезавшаяся в их повседневную жизнь война не была ими понята как элемент большой политики. Они осознали её как большую Беду. И воевать и жить на войне они стали так, как научила их жизнь мирная, к войне не готовая. Поэтому привыкать нашим старикам к новой реальности пришлось через свои собственные ужасы, страхи и безудержную боль по потерянным навеки родственникам и друзьям. И часто через потрясающее, просто душащее бессилие что-либо изменить.
Но свыклись и начали убивать врагов, кормить и лечить детей и домашнюю скотину. Жить, сидя в болотах и лесах. И ждать, что это когда-нибудь закончиться. Либо пулей или огнем, либо Победой и опять миром.
Этот рассказ я записал уже некоторое время назад. Меня он увлек тем, что в нем есть доля той, не афишируемой правды, которую почти 60 лет после войны считалось некорректным демонстрировать. Но ведь так было! Это была война и люди там выживали как получалось. Этого нельзя стыдиться. Ведь неизвестно, что нашему поколению еще пережить придется.

В войну в наших себежских местах воевала 3 Калининская партизанская бригада, которая выросла в бригаду из так называемой "группы Гаврилова".
С этим подразделением (группой Гаврилова) связан один интересный факт, характеризующий реалии той войны. Про этот случай мне рассказал несколько лет назад один из ветеранов-партизан, бывший в группе Гаврилова. Не знаю, жив ли он сейчас. В декабре 43-го он получил тяжелое ранение, был вывезен на Большую землю, долго лечился и на войну больше не попал.
Вот краткое содержание его рассказа.
......После создания более-менее организованного партизанского движения, к руководству этим процессом были привлечены (помимо партийных органов) сотрудники разведаппарата НКВД и офицеры особых отделов НКВД.
С первыми все понятно - организация агентурной разведки в среде оккупационных войск и их пособников, вскрытие их планов, устремлений и т.п. Вторые - т.н. особисты, работали по линии контрразведывательного обеспечения партизанский соединений.
В 42-м году зимой с одним из таких особистов, прибывшим с Большой земли в группу Гаврилова приключился "как бы конфуз".
После ночного приземления на полевой партизанский аэродром, особист и встречающие его товарищи прибыли в деревеньку, в которой квартировала группа Гаврилова. Деревенька была небольшая, всего несколько домиков на краю большого поля. Особиста с дороги покормили и уложили спать в одной из хат.
Утром выспавшись, он вышел на крыльцо и оглядевшись, увидел на другом краю поля еще одну деревеньку. Понятное дело, ему стало интересно, что происходит в том соседнем селе. Откуда он взял бинокль - история умалчивает, но скорее всего с собой привез. У партизан, особенно в первые годы войны бинокли были в большом дефиците. Только у командиров, да и то в редкость.
И вот особист видит в свой бинокль, что в соседней деревеньке, напрямик через поле, по улочкам спокойно немцы прохаживаются. Несколько человек он там увидел, немцев этих. Естественно, что особиста такая диспозиция очень расстроила и он, в некотором смятении, бросился в штабную хату. Ворвавшись туда, он с ходу поведал находившимся там, что немцы захватили соседнюю деревню и сейчас явно пойдут в атаку на отдыхавших здесь партизан. Короче – атас!
А самого Гаврилова в этот момент в расположении группы не было. В то время партизаны - люди местные и не слишком понимающие, кто такие - особисты и какие у них, собственно, полномочия. Короче - не боялись они еще особистов. Ну, эти партизаны особисту объясняют, что никакой соседней деревни эти немцы не захватывали, а проживают в ней на "законных оккупационных основаниях" и что конкретно эти немцы знают про вот этих самых партизан, у которых на время согласился погостить данный особист.
Особист от таких слов впал в ступор. Он на Большой земле себе по другому представлял быт партизан и их отношение к противнику. Но на войне свои реалии, основанные на желании не просто выжить, но и, по возможности, пожить с комфортом.
Короче, партизаны откровенно рассказали особисту, что жить в лесу зимой очень тоскливо и трудно. Лучше жить в деревне. И вот они через знакомых (все местные) полицаев выдвинули немцам временный мирный ультиматум: мы малость поживем в этой деревеньке, а вы - оккупанты поганые, живите в своей. И в нашу партизанскую сторону даже смотреть не могите. Немцы были из запасников, т.е. те, кто в армии служил после ранений и болезней. Старики, толстяки и полу-калеки. Таких оставляли в тылу охранять дороги и т.п. Естественно, этим немцам стрельба и прочий шум был очень ни к чему. Да еще и полицаи, через которых партизаны предложение сделали, явно насоветовали с местными не ссорится.
Вот так и жили. Немцы через поле в партизанскую сторону не смотрят и не ходят. А партизаны на охраняемом этими немцами участке дороги никаких диверсий не совершают.
Особист, естественное дело, возмутился. В принципе, правильно сделал. Но свое
возмущение он мог донести до вышестоящих товарищей только радиограммой. Что и было им сделано, точнее - намечено сделать. Но в этом вопросе он опять не принял во внимание, что в партизанах - все местные. И командира своего, разрешившего жить в домах, а не в землянках, не сдадут на съедение приезжим "варягам" по несущественным, по их мнению, основаниям.
В этот исторический период в группе Гаврилова своей рации не было и радиограммы отправляли из соседней партизанской бригады, до лагеря которой идти надо было пешком.
Короче, устроил особист Гаврилову «разнос» на следующий день, когда тот приехал в деревеньку, по факту "сожительства" партизан с немцами. Гаврилов ему объяснил, что бойцов он своих при возможности бережет. Зачем гнить в лесу зимой, если можно пожить в деревне?. А немцы эти - так какой от них вред? От стариков, калек и толстяков нестроевых? Перебить их - не проблема. Но потом уже другие немцы будут в округе всех местных жечь и партизан гонять. А боевую задачу партизаны выполняют в другом районе, где большаки идут и гарнизоны большие у немцев стоят.
Вот такое партизанское мнение, основанное, так сказать, на реалиях и перспективах.
Но не убедил Гаврилов этого особиста. И тот сказал, что отправит на Большую землю радиограмму о творящемся здесь бардаке и измене. И что товарищу Гаврилову надо готовиться к трибуналу.
И собрался особист через леса и поля в соседний партизанский отряд. К рации. Чтобы исполнить свой контрразведывательный долг и телеграммку отбить про "проделки" Гаврилова. Дали особисту естественно, провожатого. Из местных партизан. Чтобы дорогу показывал.
Отправился особист в путь. И пропал. Не дошел он до соседнего отряда. А провожавший его партизан дошёл, но что он там и кому потом рассказывал про то, как исчез особист - мне неведомо. Может, на засаду немецкую наткнулись. Может – на мину. Или еще чего приключилось. Война....... Но про эту историю с немцами-"соседями" тогда на Большой земле так и не узнали. Что, в какой-то мере Гаврилова спасло от гнева госбезопасности.

Такая вот история. Ничего не выкинул я из рассказа этого ветерана.